Баллада о ненависти и любви
I

Метель ревет, как седой исполин,
Вторые сутки не утихая,
Ревет как пятьсот самолетных турбин,
И нет ей, проклятой, конца и края!

Пляшет огромным белым костром,
Глушит моторы и гасит фары.
В замяти снежной аэродром,
Служебные здания и ангары.

В прокуренной комнате тусклый свет,
Вторые сутки не спит радист,
Он ловит, он слушает треск и свист,
Все ждут напряженно: жив или нет?

Радист кивает: - Пока еще да,
Но боль ему не дает распрямиться.
А он еще шутит: мол, вот беда -
Левая плоскость моя никуда!
Скорее всего, перелом ключицы...

Где-то буран, ни огня, ни звезды
Над местом аварии самолета.
Лишь снег заметает обломков следы
Да замерзающего пилота.

Ищут тракторы день и ночь,
Да только впустую. До слез обидно.
Разве найти тут, разве помочь -
Руки в полуметре от фар не видно?

А он понимает, а он и не ждет,
Лежа в ложбинке, что станет гробом.
Трактор если даже придет,
То все равно в двух шагах пройдет
И не заметит его под сугробом.

Сейчас любая зазря операция.
И все-таки жизнь покуда слышна.
Слышна, ведь его портативная рация
Чудом каким-то, но спасена.

Встать бы, но боль обжигает бок,
Теплой крови полон сапог,
Она, остывая, смерзается в лед,
Снег набивается в нос и рот.

Что перебито? Понять нельзя,
Но только не двинуться, не шагнуть!
Вот и окончен, видать, твой путь!
А где-то сынишка, жена, друзья...

Где-то комната, свет, тепло...
Не надо об этом! В глазах темнеет...
Снегом, наверно, на метр замело.
Тело сонливо деревенеет...

А в шлемофоне звучат слова:
- Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! -
Тупо кружится голова...
- Алло! Мужайся! Тебя разыщут!.. -

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
В каких ведь бывал переделках грозных.
- Спасибо... Вас понял... Пока держусь! -
А про себя добавляет: "Боюсь,
Что будет все, кажется, слишком поздно..."

Совсем чугунная голова.
Кончаются в рации батареи.
Их хватит еще на час или два.
Как бревна руки... спина немеет...

- Алло!- это, кажется, генерал.
- Держитесь, родной, вас найдут, откопают...-
Странно: слова звенят, как кристалл,
Бьются, стучат, как в броню металл,
А в мозг остывший почти не влетают...

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
Как мало, наверное, необходимо:
Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
Где доброе слово да чай на столе,
Спирта глоток да затяжка дыма...

Опять в шлемофоне шуршит тишина.
Потом сквозь метельное завыванье:
- Алло! Здесь в рубке твоя жена!
Сейчас ты услышишь ее. Вниманье! -

С минуту гуденье тугой волны,
Какие-то шорохи, трески, писки,
И вдруг далекий голос жены,
До боли знакомый, до жути близкий!

- Не знаю, что делать и что сказать.
Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
Что, если даже совсем замерзаешь,
Надо выдержать, устоять! -

Хорошая, светлая, дорогая!
Ну как объяснить ей в конце концов,
Что он не нарочно же здесь погибает,
Что боль даже слабо вздохнуть мешает
И правде надо смотреть в лицо.

- Послушай! Синоптики дали ответ:
Буран окончится через сутки.
Продержишься? Да?
- К сожалению, нет...
- Как нет? Да ты не в своем рассудке! -

Увы, все глуше звучат слова.
Развязка, вот она - как ни тяжко.
Живет еще только одна голова,
А тело - остывшая деревяшка.

А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!
Держись! Часов через пять рассвет.
Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!
Ну есть ли хоть шанс?
- К сожалению, нет... -

Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
Как трудно последний привет послать!
И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -
Голос резкий, нельзя узнать.
Странно. Что это может значить?

- Поверь, мне горько тебе говорить.
Еще вчера я б от страха скрыла.
Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
То лучше, чтоб после себя не корить,
Сказать тебе коротко все, что было.

Знай же, что я дрянная жена
И стою любого худого слова.
Я вот уже год тебе неверна
И вот уже год, как люблю другого!

О, как я страдала, встречая пламя
Твоих горячих восточных глаз. -
Он молча слушал ее рассказ,
Слушал, может, в последний раз,
Сухую былинку зажав зубами.

- Вот так целый год я лгала, скрывала,
Но это от страха, а не со зла.
- Скажи мне имя!..-
Она помолчала,
Потом, как ударив, имя сказала,
Лучшего друга его назвала!

Затем добавила торопливо:
- Мы улетаем на днях на юг.
Здесь трудно нам было бы жить счастливо.
Быть может, все это не так красиво,
Но он не совсем уж бесчестный друг.

Он просто не смел бы, не мог, как и я,
Выдержать, встретясь с твоими глазами.
За сына не бойся. Он едет с нами.
Теперь все заново: жизнь и семья.

Прости, не ко времени эти слова.
Но больше не будет иного времени. -
Он слушает молча. Горит голова...
И словно бы молот стучит по темени...

- Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
Судьба перепутала все пути.
Прощай! Не сердись и прости, если можешь!
За подлость и радость мою прости! -

Полгода прошло или полчаса?
Наверно, кончились батареи.
Все дальше, все тише шумы... голоса...
Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

Оно грохочет и бьет в виски!
Оно полыхает огнем и ядом.
Оно разрывается на куски!
Что больше в нем: ярости или тоски?
Взвешивать поздно, да и не надо!

Обида волной заливает кровь.
Перед глазами сплошной туман.
Где дружба на свете и где любовь?
Их нету! И ветер как эхо вновь:
Их нету! Все подлость и все обман!

Ему в снегу суждено подыхать,
Как псу, коченея под стоны вьюги,
Чтоб два предателя там, на юге,
Со смехом бутылку открыв на досуге,
Могли поминки по нем справлять?!

Они совсем затиранят мальца
И будут усердствовать до конца,
Чтоб вбить ему в голову имя другого
И вырвать из памяти имя отца!

И все-таки светлая вера дана
Душонке трехлетнего пацана.
Сын слушает гул самолетов и ждет.
А он замерзает, а он не придет!

Сердце грохочет, стучит в виски,
Взведенное, словно курок нагана.
От нежности, ярости и тоски
Оно разрывается на куски.
А все-таки рано сдаваться, рано!

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?
Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!
Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

Надо любою ценой подняться
И, всем существом устремясь вперед,
Грудью от мерзлой земли оторваться,
Как самолет, что не хочет сдаваться,
А сбитый, снова идет на взлет!

Боль подступает такая, что кажется,
Замертво рухнешь в сугроб ничком!
И все-таки он, хрипя, поднимается.
Чудо, как видите, совершается!
Впрочем, о чуде потом, потом...

Швыряет буран ледяную соль,
Но тело горит, будто жарким летом,
Сердце колотится в горле где-то,
Багровая ярость да черная боль!

Вдали сквозь дикую карусель
Глаза мальчишки, что верно ждут,
Они большие, во всю метель,
Они, как компас, его ведут!

- Не выйдет! Неправда, не пропаду! -
Он жив. Он двигается, ползет!
Встает, качается на ходу,
Падает снова и вновь встает...

II

К полудню буран захирел и сдал.
Упал и рассыпался вдруг на части.
Упал, будто срезанный наповал,
Выпустив солнце из белой пасти.

Он сдал в предчувствии скорой весны,
Оставив после ночной операции
На чахлых кустах клочки седины,
Как белые флаги капитуляции.

Идет на бреющем вертолет,
Ломая безмолвие тишины.
Шестой разворот, седьмой разворот,
Он ищет... ищет... и вот, и вот -
Темная точка средь белизны!

Скорее! От рева земля тряслась.
Скорее! Ну что там: зверь? Человек?
Точка качнулась, приподнялась
И рухнула снова в глубокий снег...

Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп!
Ровно и плавно гудят машины.
И первой без лесенки прямо в сугроб
Метнулась женщина из кабины!

Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!
Я знала... Все будет так, не иначе!.. -
И, шею бережно обхватив,
Что-то шептала, смеясь и плача.

Дрожа, целовала, как в полусне,
Замерзшие руки, лицо и губы.
А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:
- Не смей... Ты сама же сказала мне..

- Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
Какой же меркой меня ты мерил?
Как мог ты верить?! А впрочем, нет,
Какое счастье, что ты поверил!

Я знала, я знала характер твой!
Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви!
И нужен был шанс, последний, любой!
А ненависть может гореть порой
Даже сильней любви!

И вот говорю, а сама трясусь,
Играю какого-то подлеца.
И все боюсь, что сейчас сорвусь,
Что-нибудь выкрикну, разревусь,
Не выдержав до конца!

Прости же за горечь, любимый мой!
Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
Да я, как дура, пойду за тобой,
Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад! -

И были такими глаза ее,
Глаза, что любили и тосковали,
Таким они светом сейчас сияли,
Что он посмотрел в них и понял все!

И, полузамерзший, полуживой,
Он стал вдруг счастливейшим на планете.
Ненависть, как ни сильна порой,
Не самая сильная вещь на свете!

Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шёл домой.

Бедный Ваня еле дышит,
Спотыкаясь чуть бредёт
По могилам, вдруг он слышит -
Кто-то кость ворча грызёт.

Ваня стал - шагнуть не может.
"Боже!" - думает бедняк,-
Это верно кости гложет
Красногубый вурдалак.

Горе! Малый я не сильный;
Съест упырь меня совсем
Если сам земли могильной
Я с молитвою не съем."

Что же? Вместо вурдалака
(Вы представьте Вани злость!) -
В темноте пред ним собака
На могиле гложет кость.

А.С. Пушкин.

Всё когда-нибудь заканчивается: терпение, нервы, патроны.
- Веста

Как листья
Сожги мои письма
Сожги свои чувства и клятвы, случайно связавшие нас

Напрасно
Не трать дней прекрасных
Не жди в темноте у двери, что мои раздадутся шаги

Навечно
Предай нашу встречу
Предай меня, выстави на смех, скорее утешься с другим

Однажды
Пусть станет неважным
Пусть станет ненужным когда-то безумно желанный ответ

Так лучше,
Так лучше, послушай,
Чем если ты горько заплачешь, узнав, что меня больше нет

-Клан Теневых волков


Пришла в Логово 15 Октября 2007 года ^ ^

В конце концов, если не позволять себе иногда побыть наивным придурком, жизнь лишится доброй половины удовольствий ©

Макс Фрай

Льюис Кэрролл - Бармаглот.

Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.

О бойся Бармаглота, сын!
Он так свиреп и дик,
А в глуше рымит исполин -
Злопастный Брандашмыг!

Но взял он меч, и взял он щит,
Высоких полон дум.
В глущобу путь его лежит
Под дерево Тумтум.

Он стал под дерево и ждет.
И вдруг граахнул гром —
Летит ужасный Бармаглот
И пылкает огнем!

Раз-два, раз-два! Горит трава,
Взы-взы — стрижает меч,
Ува! Ува! И голова
Барабардает с плеч!

О светозарный мальчик мой!
Ты победил в бою!
О храброславленный герой,
Хвалу тебе пою!

Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по наве.
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.

Перевод Дины Орловской

- Клан Теневых Волков

- Я не был пьян!
- Ты называл соседского пса Сириусом и просил его не покидать тебя!

Смотрю на мир сквозь щелочку в заборе.
Могу открыть калитку, сделать шаг,
Пойти вперёд, с судьбой о счастье споря,
Вот только... Согласится ли душа?

Ей больно открывать и открываться,
Ей зябко без непрожитой любви,
Она устала плакать и бояться...
Ушла бы прочь, но говорят: "Живи!"

Живи... Врагу не пожелать такого:
Быть рядом и - безмерно далеко.
Служить пустой забавой для чужого
Ума иль даже - для умов? Легко!

Хотели? Получите, распишитесь!
Из сотни искр не сложить огня.
Вам нужен потаённый смысл? Ищите.
Под грудой ярких масок нет меня.

Ни там, ни здесь. Одна. Всегда - одна.
Пустое сердце. Ледяная кровь.
Я знаю: в этом есть моя вина,
Но... Приговор до крайности суров.

Меч не коснётся головы повинной -
Нет, Провиденью незачем спешить:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я окажусь в аду своей души.
(с) Вероника Иванова

- Клан Теневых Волков



"Шелена, она и есть Шелена =) с холодным взглядом теплых глаз, стальными когтями и пушистой душой. А если хотите взять этого зверя руками, то лучше засуньте ежовые рукавицы себе в..нарииту =)" (с) Usstan
Начала свой путь на Логове 29 декабря 2007 года

Варварство

Они с детьми погнали матерей
И яму рыть заставили, а сами
Они стояли, кучка дикарей,
И хриплыми смеялись голосами.

У края бездны выстроили в ряд
Бессильных женщин, худеньких ребят.
Пришел хмельной майор и медными глазами
Окинул обреченных... Мутный дождь

Гудел в листве соседних рощ
И на полях, одетых мглою,
И тучи опустились над землею,
Друг друга с бешенством гоня...

Нет, этого я не забуду дня,
Я не забуду никогда, вовеки!
Я видел: плакали, как дети, реки,
И в ярости рыдала мать-земля.

Своими видел я глазами,
Как солнце скорбное, омытое слезами,
Сквозь тучу вышло на поля,
В последний раз детей поцеловало,

В последний раз...
Шумел осенний лес. Казалось, что сейчас
Он обезумел. Гневно бушевала
Его листва. Сгущалась мгла вокруг.

Я слышал: мощный дуб свалился вдруг,
Он падал, издавая вздох тяжелый.
Детей внезапно охватил испуг,
Прижались к матерям, цепляясь за подолы.

И выстрела раздался резкий звук,
Прервав проклятье,
Что вырвалось у женщины одной.
Ребенок, мальчуган больной,

Головку спрятал в складках платья
Еще не старой женщины. Она
Смотрела, ужаса полна.
Как не лишиться ей рассудка!

Все понял, понял все малютка.
- Спрячь, мамочка, меня! Не надо умирать!
Он плачет и, как лист, сдержать не может дрожи.
Дитя, что ей всего дороже,

Нагнувшись, подняла двумя руками мать,
Прижала к сердцу, против дула прямо...
- Я, мама, жить хочу. Не надо, мама!
Пусти меня, пусти! Чего ты ждешь?

И хочет вырваться из рук ребенок,
И страшен плач, и голос тонок,
И в сердце он вонзается, как нож.
- Не бойся, мальчик мой. Сейчас вздохнешь ты вольно.

Закрой глаза, но голову не прячь,
Чтобы тебя живым не закопал палач.
Терпи, сынок, терпи. Сейчас не будет больно.

И он закрыл глаза. И заалела кровь,
По шее лентой красной извиваясь.
Две жизни наземь падают, сливаясь,
Две жизни и одна любовь!

Гром грянул. Ветер свистнул в тучах.
Заплакала земля в тоске глухой,
О, сколько слез, горячих и горючих!
Земля моя, скажи мне, что с тобой?

Ты часто горе видела людское,
Ты миллионы лет цвела для нас,
Но испытала ль ты хотя бы раз
Такой позор и варварство такое?

Страна моя, враги тебе грозят,
Но выше подними великой правды знамя,
Омой его земли кровавыми слезами,
И пусть его лучи пронзят,

Пусть уничтожат беспощадно
Тех варваров, тех дикарей,
Что кровь детей глотают жадно,
Кровь наших матерей...

* Семён Ботвинник.
Живёт на нашем крейсере собака.
Встречая здесь не первую весну,
прохладными ночами с полубака
она глядит на тёмную волну.
Когда гремит торпедная атака
и смерть глядит из ровной синевы-
привыкшая к опасностям собака
не поднимает даже головы.
Но если, мглу седую раздвигая,
янтарный город встанет вдалеке-
она подходит к борту, завывая
в бессильной человеческой тоске…
Она стоит и смотрит вместе с нами,
не в силах ни заплакать, ни помочь,
как исчезают башни за волнами,
как берега окутывает ночь…
Не верь, товарищ, ласковому мраку,
и если вдруг начнёт щемить в груди-
ты приласкай озябшую собаку
и с палубы в каюту уходи…
1944.

* * * Эдуард Асадов

Люблю я собаку за верный нрав,
За то, что, всю душу тебе отдав,
В голоде, холоде или разлуке
Не лижет собака чужие руки.
У кошки-дуры характер иной.
Кошку погладить может любой.
Погладил – и кошка в тоже мгновенье,
Мурлыча прыгает на колени.
Выгнет спину, трётся о руку,
Щурясь кокетливо и близоруко.
Кошке дешёвая ласка не стыдна,
Глупое сердце недальновидно.
От ласки кошачьей душа не согрета.
За крохи немного дают взамен:
Едва лишь наскучит мурлыканье это-
Встанут и сбросят её с колен.
Собаки умеют верно дружить,
Не то что кошки – лентяйки и дуры.
Так стоит ли, право, кошек любить
И тех, в ком живут кошачьи натуры?!

Ледяная баллада.
Льды всё туже сжимают круг,
Весь экипаж по тревоге собран.
Словно от чьих-то гигантских рук,
Трещат парохода стальные рёбра.
Воет пурга среди колких льдов,
Злая насмешка слышится в голосе:
-Ну что, капитан Георгий Седов,
Кончил отныне мечтать о полюсе?
Зря она, старая, глотку рвёт,
Неужто и вправду её не понятно,
Что раньше растает полярный лёд,
Чем лейтенант повернёт обратно!
Команда – к Таймыру, назад, гуськом!
А он оставит лишь компас, карты,
Двух добровольцев, верёвку, нарты
И к полюсу дальше пойдёт пешком!
Фрам – капитанский косматый пёс,
Идти с командой назад не согласен.
Где быть ему? Это смешной вопрос,
Он даже с презреньем наморщил нос,
Ему вопрос абсолютно ясен!
Встал впереди на привычном месте
И на хозяина так взглянул,
Что тот лишь с улыбкой рукой махнул:
-Ладно, чего уж… Вместе так вместе!
Одежда твердеет, как жесть под ветром,
А мгла не шутит, а холод жжёт,
И надо не девять взять километров,
Не девяносто, девятьсот!
Но если на трудной стоишь дороге
И светит мечта тебе, как звезда,
То ты ни трусости, ни тревоги
Не выберешь в спутники ни когда!
Вперёд, вперёд по торосистым льдам!
От стужи хрипит глуховатый голос.
Седов ещё шутит:- Ну, что, брат Фрам,
Отыщешь по нюху Северный полюс?
Чёрную шерсть опушил мороз,
Но Фрам ничего - моряк не скулящий.
И пусть он всего лишь навсего пёс,
Он путешественник настоящий!
Снова медведем ревёт пурга,
Пища – худое подобие рыбы.
Седов бы любого сломил врага:
И холод, и голод. Но вот цинга…
И ноги распухшие, точно глыбы…
Матрос, расстроено-озабочен,
Сказал: - Не стряслось бы какой беды.
Путь ещё дальний, а вы не очень…
А полюс… Да бог с ним! Ведь там, между прочим,
Всё тоже: ни крыши и не еды…
Добрый, но, право, смешной народ!
Неужто и вправду им непонятно,
Что раньше растает полярный лёд,
Чем капитан повернёт обратно!
И, лёжа на нартах, он всё в метель,
Сверяясь с картой, смотрел упрямо,
Смотрел и щурился, как в прицел,
Как будто бы видел во мраке цель,
Там, впереди, меж ушами Фрама.
Солнце всё ниже… Мигнуло и прочь…
Пожалуй, шансов уже никаких.
Над головой полярная ночь,
И в сутки – по рыбине на двоих…
Полюс по-прежнему впереди.
Седов приподнялся над изголовьем:
-Кажется, баста! Конец пути…
Эх, я бы добрался, сумел дойти,
Когда б на недельку ещё здоровья…
Месяц жёлтым горел огнём,
Будто маяк во мгле океана.
Боцман лоб осенил крестом:
-Ну вот и нет у нас капитана!..
Последний и вечный его покой:
Холм изо льда под салют прощальный,
При свете месяца как хрустальный,
Зеленоватый и голубой…
Молча в обратный путь собрались.
Горько, но надо спешить, однако.
Боцман, льдинку смахнув с ресниц,
Сказал чуть слышно:- Пошли, собака!
Их дома дела и семейства ждут,
У Фрама же нет ничего дороже,
Чем друг, что остался навеки тут.
И люди напрасно его зовут:
Фрам уйти от него не может!
Снова кричат ему, странный народ,
Неужто и вправду им не понятно,
Что раньше растает полярный лёд,
Чем Фрам хоть на шаг повернёт обратно!
Взобрался на холм, заскользив отчаянно,
Улёгся и замер там, недвижим.
Как будто бы телом хотел своим
Ещё отогреть своего хозяина.
Шаги умолкли. И лишь мороз
Да ветер в смятенье притихший рядом,
Видели, как костенеющий пёс
Свою последнюю службу нёс,
Уставясь в сумрак стеклянным взглядом.
Льдина кружится, кружат года,
Кружатся звёзды над облаками…
И внукам бессоннейшими ночами,
Быть может, увидится иногда.
Как медленно к солнцу плывут из мрака
Герой, чьё имя хранит народ,
И Фрам – замечательная собака,
Как чёрный памятник вросшая в лёд!
1969.

Волчица М. Аров.
Мне волчица одна дана
На любовь или в наказанье…
Согревает весь мир Луна
И светило, что без названья.
Я в острожный подлунный мир
Пал не ведая преступленья,
Многих грыз, да вот не убил…
Источил зубы о поленья
Частокола людского зла!
Поднимаясь на красный вымпел,
Видел дуло… И Сатана
Бил прицельно – в упор! На выстрел
Доброй воли бегите псы.
Вот я вам отобью чечётку!!!
Отползу я от полосы,
Чтоб в последний раз вгрызться в глотку.
Вот она, полоса – где лес,
И где смерть в пёсьих мордах кроется…
Никаких не хочу небес-
Дайте мне хоть раз разневолиться
И последнюю песню взвыть,
Чтоб Луна затопила золотом…
Брось же, Гамлет – уж нам не быть!
Бьётся сердце последним молотом,
Из груди вырываясь… Луна
Унесёт в поднебесье тараном!
Мне волчица одна дана,
И она лишь залижет раны.

* В.С. Высоцкий.
Наши помехи эпохе под стать,
Все наши страхи причинны.
Очень собаки нам стали мешать-
Эти бездомные псины.
Бред, говоришь… Но судить потерпи,-
Не обойдёшься без бредней.
Что говорить – на надёжной цепи
Пёс несравненно безвредней.
Право, с ума посходили не все-
Это не бредни, не басни:
Если хороший ошейник на псе-
Это и псу безопасней.
Едешь хозяином ты вдоль земли-
Скажем, в Великие Луки,-
А под колёса снуют кобели,
И попадаются суки.
Их на дороге размазавши в слизь,
Что вы за чушь создадите?
Вы поощряете сюрреализм,
Милый товарищ водитель!
Дрожь проберёт от такого пятна!
Дворников следом когорты
Будут весь день соскребать с полотна
Мрачные те натюрморты.
Пса без намордника чуть раздразни,-
Он только челюстью лязгни!-
Вот и кончай свои грешные дни
В приступе водобоязни.
Не напасутся и тоненьких свеч
За упокой
Наши дьяки…
Всё же намордник – прекрасная вещь,
Ежели он на собаке!
Мы и собаки – легли на весы!
Всем спокойствия нету,
Если бездомные шалые псы
Бродят свободно по свету.
И кругозор крайне узок у вас,
Если вас цирк не пленяет,-
Пляшут собаки под музыку вальс-
Прямо слеза прошибает!
Или – ступают, вселяя испуг,-
Страшные пасти раззявив,-
Будто у них даже больше услуг,
Нежели чем у хозяев.
Этих собак не заманишь во двор-
Им отдохнуть бы, поспать бы,-
Стыд просто им и семейный позор-
Эти собачие свадьбы.
Или - на выставке псы, например,
Даже хватают медали,-
Пусть не за доблесть, а за экстерьер,
Но награждают – беда ли!
Эти хозяева славно живут,
Не получая получку,-
Слышал, огромные деньги гребут
За… извините – за случку.
Значит, к чему это я говорю,-
Что мне седому, неймётся
Очень я, граждане благодарю
Всех, кто решили бороться!
Вон, притаились в ночные часы,
Из подворотен укромных
Лают в своё удовольствие псы-
Не приручить их, некчёмных.
Надо с бездомностью этой кончать,
С неприручённостью – тоже.
Слава же собаколовам! Качать!
Боже! Прости меня, Боже!..
Некуда деться бездомному псу!
Места не хватит собакам?..
Это при том, что мы строим во всю,
С невероятным размахом?!

Ранние сумерки. Павел Маракулин.
Волк собаки не боится,
так что зря она бранится,
выхваляясь (хвост колечком),
лает попусту с крылечка
так и сяк.
А поэтому под вечер, сторожами не замечен,
косоглазой мордой древней
волк принюхался к деревне
натощак.
Сняли лыжи человечки,
скрылись в избах возле печки.
И, прикинувшись собакой, подаёт игриво знаки
старый вор. Как артист,
по-человечьи он показывает плечи,
улыбается, зевает, завлекает, зазывает
за бугор.
Так пропала наша Жучка, молодая недоучка
с маслянистыми глазами, под немыми небесами
февраля.
Гибко выскочив за двери и обманщику поверив,
подошла к открытой пасти
сердцееда серой масти
и враля.

Любимая собака.
1.
Собаке Травке только первый год,
но поражает страсть её к работе.
Чтоб встретить дупелиный перелёт,
мы затемно дежурим на болоте.
Я не имел ещё таких собак:
в болотине озёрной, в стылых росах,
в осоке жесточайшей, как наждак,
работает она умнее взрослых.
Мне впору в честь собаки пировать
среди друзей и слушать восхваленья.
Но только бы её не потерять,
как молодость, любовь и вдохновенье.

2.
По жёсткой щетине покоса
подсохших за лето болот
пятнистая, словно берёза,
собака кругами идёт.
Всё ниже на бережных лапах,
к земле припадая, как дым,
собака крадётся на запах.
И вот – замирает над ним!
И вот, посреди изобилья
брусники, моторно стуча,
запели тяжёлые крылья
взлетающего косача.
Пусть молодость вас не оставит,
пусть нас от волненья забьёт,
когда из-под ног вырастает
пугающий птичий полёт.
Ведь сердцу так радостно биться
в долинах нетронутых рек:
веками мечтает быть птицей
в больших сапогах человек.

3.
Любимая собака умерла
позавчера: такие, брат, дела.
Белей берёзы, а резва, как сокол:
среди осоки бег её высокий
порой, бывало, слёзы вызывал,
Такого друга я ещё не знал.
Она при мне от холода дрожала, при мне болела и при мне рожала,
хвостом махала (наподобье стека)
и мне была примером – человеку.
Ей было девять с половиной лет.
Без приказанья бросившись за уткой, она простыла в ледяной воде: моя фуфайка Травку не согрела- в температуре бедная сгорела.
Я клял судьбу, но было не до мести, в красивейшем до изумленья месте: за бабушкиным домом, на холме, в рассветной, листопадной полутьме похоронил её. Уже свистели на золотых рябинах свиристели.

Разговор с гончим псом.
Мы оба жалеем
стареющий снег,
мы видеть его
ещё не перестали
в охотничьих, лунных,
знобящих кристаллах!
А главное, помни
скрипучий тот бег.
По рваному следу,
не всё ли равно
чей след это был,
если был он звериный,
когда, запалившись,
сорвал я рябины –
и кисть мне гортань
обожгла, как вино.
Я знаю, конечно,
что снова придёт
предзимье и нас
чистотою остудит.
Но именно этого
снега не будет:
не тот уже будет
рябиновый лёд.

* * *
Мой милый друг, прости свою собаку,
ведь ты охотник, рыцарь и мужчина:
порочность нрава – это не причина,
чтоб гончую такую застрелить.
Я знаю, знаю, всё об этом знаю:
воспитывал её ты очень стойко,
но полукровки тянутся к помойкам,
хоть их одними тортами корми.
Вынь, брат мой, пулю, отложи ружьё:
ты лучше вспомни, как она работала, визжала, выла, по трясине ботала
и лапы обдирала до крови.
Кого винить – мы сами стали хуже
и забываем с лёгкостью подчас
всё лучшее, что с детства было в нас
заложено природой и деревней.
А что же это было, как не честь
и верность – что святее в жизни есть?
Глядели замороженные звёзды
в наш класс через мохнатое стекло.
Куда от нас всё это утекло?

Смерть вожака.
Волка зафлажили, выстрелом свалили-
Самого большого в дебрях вожака.
Над зимой летели лунные метели,
и толкался ветер, сильный, как рука.
Перед сельсоветом, на крыльце тесовом,
он лежал, в богатое, пышное одет.
Клацали, как челюсти, на дверях засовы,
редкую добычу люди шли глядеть.
Охали до стона вовсе не случайно:
страх и притяженье вызывает лес,-
ведь с последним зверем нас покинет тайна,
ну а жить без тайны что за интерес?
Красною гвоздикой расцветала рана,
выделялись мышцы превосходных сил,
косоглазым диким ликом Чингиз-Хана
он остекленело солнышко ловил.
Цельный, он – не мы, которые двоимся
совестью, любовью, честью и душой,
робко уважаем тех, кого боимся,-
а как ночь, свободный, как луна, большой!
След цепной размашистый резво заметая,
словно хвост волчицы, плавала пурга.
Через реки стылые уходила стая, и читала сказки дочка лесника…

Вой волков. Леонид Бажин.
Густеет воздух тяжестью гранита,
и звёзды в небе ярче заблистают,
когда в тиши мелодией забытой
вдруг запоёт протяжно волчья стая.
Волчица воет с жалобным надрывом,
могучим басом вторит ей матёрый,
вой прибылых высокий и визгливый,
литая слаженность разбойничьего
хора.

Покинутая собака. Ольга Высотская.
Глаза покинутой собаки
Мне снятся ночью… Как тут быть?
Её обидеть может всякий
И даже попросту убить.
Для комнатных нужна порода,
А для дворовых – злобный нрав.
Её обидела природа,
Достоинств этих ей не дав.
Хозяева прогнали прочь,
И я не в силах ей помочь!
В моей квартире коммунальной
Она помехой будет всем.
Но плач её
призывный
дальний
Мне душу вымотал совсем!
И вот настойчиво и глупо
Я всех прошу, забыв покой:
-Плесните ей немножко супу!
Погладьте ласковой рукой!
Хоть на часок пустите в сени!
Пускай погреется она!
Она поймёт, она оценит,
До смерти будет вам верна!
О, одиночества огромность
И невозможность потерять
Собачью вечную готовность
Любить, служить и доверять!
Пусть человек добрее будет!
Не прихоть это, не пустяк.
Внимательней вглядитесь, люди,
В глаза покинутых собак!

Чёрное дуло. Степан Щипачёв.
У забора, забрызганного грязью,
Где тополя на ветру звенят,
Застрелили суку бродячую,
И в мешок побросали щенят.
Она металась, металась,
От забора бежать пыталась,
И снова – под самое дуло –
к щенкам,
К тёплым слепым ползункам.
Она не показывала оскала.
До этого ль! Жарко дышалось ей.
Чёрное дуло искало
Белое пятнышко между ушей.
Не знаю, плачут собаки или
не плачут.
Но можно ли, волю давая курку,
Не увидеть в глазах собачьих
Почти человечью тоску?


Закон Джунглей. Редьярд Киплинг.
Вот вам Джунглей закон – и Он незыблем, как небосвод.
Волк живёт, покуда Его блюдёт; Волк, нарушив закон, умрёт.
Как лиана сплетён, вьётся Закон, в обе стороны вырастая;
Сила Стаи в том, что живёт Волком, сила Волка – родная Стая.
Мойся от носа и до хвоста, пей с глуби, но не со дна.
Помни, что ночь для охоты дана, не забывай: день для сна.
Оставь подбирать за Тигром шакалу и иже с ним.
Волк чужого не ищет, Волк довольствуется своим!
Тигр, Пантера, Медведь – князья; с ними – мир на века!
Не тревожь Слона, не дразни Кабана в зарослях тростника!
Ежели Стае твоей с чужой не разойтись никак,
Не горячись, в драку не рвись – жди, как решит Вожак.
С Волком из стаи своей дерись в сторонке. А то пойдёт:
Ввяжется третий – и те, и эти,- и начнётся разброд.
В своём логове ты владыка – права ворваться нет
У Чужака, даже у Вожака,- не смеет и сам Совет.
В своём логове ты владыка – если надёжно оно.
Если же нет, шлёт известье Совет: жить в нём запрещено!
Если убьёшь до полуночи, на всю чащу об этом не вой.
Другой олень прошмыгнёт, как день,- чем насытится Волк другой?
Убивай для себя и семьи своей: если голоден, то – убей!
Но не смей убивать, чтобы злобу унять, и - НЕ СМЕЙ УБИВАТЬ ЛЮДЕЙ!
Если из лап у того, кто слаб, вырвешь законный кусок-
Право блюдя – малых щадя – оставь и ему чуток.
Добыча Стаи во власти Стаи. Там ешь её, где лежит.
Насыться вволю, но стащишь долю – будешь за это убит.
Добыча Волка во власти Волка. Пускай, если хочешь, сгниёт-
Ведь без разрешенья из угощенья ни крохи никто не возьмёт.
Есть обычай, согласно которому годовалых Волчат
Каждый, кто сыт, подкормить спешит – пусть вдосталь они едят. Право кормящей Волчицы – у одногодков своих
Брать, ни разу не встретив отказа, долю добычи их.
Право женатого Волка – добычу искать одному.
Подвластен Совету, он помнит про это, но больше уже – никому.
Вожак должен быть разумен, опытен и силён.
Там, где закон не оговорен, приказ Вожака – Закон.
Вот вам Закон Великий, звероликий Закон,
Четвероногий – и многий, и многий,- Он должен быть СОБЛЮДЁН!

Волчье детство. Юлий Ким.
Помню я светлую речку,
Помню нетронутый лес.
Ходит, бывало, овечка-
Овечку никто не ест.
Травка, цветы, незабудки,
Мама печёт пирожки:
«Кушай, мой мальчик,
Пока твои зубки
Не превратились в клыки.»
Я и не знал, и не помнил,
Что значит зуб, а что - клык.
Правда, потом уже понял,
А уж затем и привык.
Но тёмной ночью спросонок
Слышу я даже теперь:
«Радуйся, мальчик,
Пока ты волчонок-
Ты не совсем ещё зверь…»

Пёс. Валентин Гафт.
Отчего так предан Пёс
И в любви своей бескраен?
Но в глазах в его вопрос
Любит ли его хозяин.
Оттого, что кто-то - сек,
Оттого, что в прошлом – клетка!
Оттого, что человек
Предавал Но в глазах – всегда вопрос,
Любит его нередко.
Я по улицам брожу,
Людям вглядываюсь в лица,
Я теперь за всем слежу,
Чтоб, как Пёс, не ошибиться.

Волк.
Скомпрометировано имя Волка,
Съел внучку с бабушкой – таков его удел,
А выстрелы и псы ему вдогонку
За то, что зайца съесть ещё хотел.
Детей пугают им ещё с пелёнок.
За что? За то, что горд? За то, что смел?
Чтоб в будущем какой-нибудь подонок
От страха застрелить его посмел.
Волк – оппозиция, он зверь, а не собака,
Но право у людей отстреливать волков,
Но право у людей на них ходить в атаку
И бить их в окружении флажков.
Не трогайте волков, лес – только их планета,
Друг друга поедайте в городах,
Друг друга поедайте в кабинетах,
Но на волков не списывайте страх.
Пусть сказки переходят век от века,
Пусть будут детки снова их читать,
Я волком называю – человека,
Чтоб человеком – волка называть.

Волк. Марина Цветаева.
Было дружбой, стало службой
Бог с тобою, брат мой волк!
Подыхает наша дружба:
Я тебе не дар, а долг!
Заедай верстою вёрсту
Отсылай версту к версте!
Перегладила по шёрстке,-
Стосковался по тоске
Не взвожу тебя в злодеи,-
Не твоя вина – мой грех:
Ненасытностью своею
Перекармливаю всех!
Чем на вас с кремнём, огнивом
В лес ходить, как Бог судил,-
К одному бабьё ревниво.
Чтобы лап не остудил.
Удержать – перстом не двину
Перст – не шест, а лес велик.
Уноси свои седины,
Бог с тобою, брат мой клык
Прощевай, седая шкура!
И во сне не вспомяну!
Новая найдётся дура -
Верить в волчью седину.

Собаке Качалова Сергей Есенин.
Дай, Джим, на счастье лапу мне,
Такую лапу не видал я сроду.
Давай с тобой полаем при луне
На тихую, бесшумную погоду.
Дай, Джим, на счастье лапу мне.
Пожалуйста, голубчик, не лижись.
Пойми со мной хоть самое простое.
Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,
Не знаешь ты, что жить на свете стоит.
Хозяин твой и мил и знаменит,
И у него гостей бывает в доме много,
И каждый, улыбаясь, норовит
Тебя по шерсти бархатной потрогать.
Ты по-собачьи дьявольски красив,
С такою милою доверчивой приятцей.
И, никого ни капли не спросив,
Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.
Мой милый, Джим, среди твоих гостей
Так много всяких и не всяких было.
Но та, что всех безмолвней и грустней,
Сюда случайно вдруг не заходила?
Она придёт, даю тебе поруку.
И без меня, в её уставясь взгляд,
Ты за меня лизни ей нежно руку
За всё, в чём был и не был виноват.
1925.

Сукин сын.
Снова выплыли звёзды из мрака
И шумят, как ромашковый луг.
Мне припомнилась нынче собака,
Что была моей юности друг.
Нынче юность моя отшумела,
Как подгнивший под окнами клён,
Но припомню я девушку в белом,
Для которой был пёс почтальон.
Не у всякого есть свой близкий,
Но она мне как песня была,
Потому что мои записки
Из ошейника пса не брала.
Никогда она их не читала,
И мой почерк ей был не знаком,
Но о чём-то подолгу мечтала
У калины за жёлтым прудом.
Я страдал… Я хотел ответа…
Не дождался… уехал… И вот
Через годы… известным поэтом
Снова здесь, у родимых ворот.
Та собака давно околела,
Но в ту ж масть, что отливом в синь,
С лаем ливисто ошалелым
Меня встрел молодой её сын.
Мать честная! И как же схожи!
Снова выплыла боль души.
С этой болью я будто моложе,
И хоть снова записки пиши.
Рад послушать я песню былую,
Но не лай ты! Не лай! Не лай!
Хочешь, пёс, я тебя поцелую
За пробуженный в сердце май?
Поцелую, прижмусь к тебе телом
И как друга введу тебя в дом…
Да, мне нравилась девушка в белом,
Но теперь я люблю в голубом.
31 июля 1924.

И, наконец, моё самое любимое
Одиночество Дмитрий Фокин
Внезапно поваливший снег
Внезапней гибели
Ускорил мой полночный бег,
Чащобу выбелив.
Он лёг спасительной тропой
Средь пней расколотых.
Следы, спешащие за мной,
Светились золотом.
И всё лесное существо
Тряслось от ужаса,
Что прямо в сердце у него
Снежинки кружатся.
Вперёд.... к проклятому утру
Сокрыться б нежитью.
Сырую тёмную нору
Наполнить скрежетом.
И долго дёргаться во сне
В бреду нечаянном....
Как божья манна, валит снег,
Вертясь отчаянно.
На сотни вёрст мой путь простёр
Ступнями мёрзлыми.
Вдали, кривясь, пылал костёр
Вон там, за соснами.
Охотник дрог и наблюдал,
Как пламя кормится.
Бросок из тьмы. Клыков оскал -
Пора знакомиться!

В их стае властвуют свои порядки:
Вожак - хранитель мудрости веков.
Ведет он стаю на охоту, в схватки,
Он много видел и на многое готов.

А в полнолуние они выйдут из леса
На дикий холм, что весь порос травой,
И там, среди травы, начнется песня,
Та самая, известная как вой.

И в этой песне все: и горечь поражений,
И память о далеких временах,
Когда они не ведали сражений
И властвовали в девственных лесах.

Их знают все, и каждый их боится,
Ибо считает порожденьем Тьмы,
Их называют "хищники", "убийцы",
А может даже "слуги Сатаны".

Их без зазренья совести гоняют,
Приказ, услышав, родственники-псы
И в миг погони напрочь забывают,
Что тоже были раньше как они.

За годы псы привыкли служить людям,
Забыв про стаю и про Вожака,
Забыв про то, насколько путь их труден
И что такое воля и борьба.

Теперь домашних братьев презирают
Те хищники, привыкшие к борьбе,
И в полнолунье песню начинают
Со слов о нескончаемой войне.

Они не любят все эти сраженья,
Стараются укрыться в темноте:
Ведь только в этом шансы на спасенье,
Лишь так им можно выжить в той войне.

И ночь всегда надежно укрывает
Своих детей от гнева их врагов,
И вновь охоту стая начинает,
Забытые властители лесов...

Отрадни спать, отрадни камнем быть,
О, в этот век преступный и постыдный
Не жить, не чувствовать - удел завидный.
Прошу, молчи, не смей меня будить...

Ахматова Анна
Столько просьб у любимой всегда!

Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает...
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.

И я стану - Христос, помоги! -
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки.

Чтоб отчетливей и ясней
Ты был виден им, мудрый и смелый.
В биографии словной твоей
Разве можно оставить пробелы?

Слишком сладко земное питье,
Слишком плотны любовные сети...
Пусть когда-нибудь имя мое
Прочитают в учебнике дети,

И, печальную повесть узнав,
Пусть они улыбнуться лукаво.
Мне любви и покоя не дав,
Подари меня горькою славой.

Можете величать меня исчадием ада,
Можете линчевать меня, мыча как стадо,
Но на мне нет печати зла, сгущать не надо
Краски, я счастлив, что я не раб мещанских взглядов.

-Клан Теневых волков

И СКУЧНО И ГРУСТНО

И скучно и грустно, и некому руку подать
В минуту душевной невзгоды...
Желанья!.. что пользы напрасно и вечно желать?..
А годы проходят - все лучшие годы!

Любить... но кого же?.. на время - не стоит труда,
А вечно любить невозможно.
В себя ли заглянешь? - там прошлого нет и следа:
И радость, и муки, и всё там ничтожно...

Что страсти? - ведь рано иль поздно их сладкий недуг
Исчезнет при слове рассудка;
И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг -
Такая пустая и глупая шутка...

Ревнитель Таинства

Конь блед.

И се конь блед и сидящий
на нем, имя ему Смерть.
Откровение, Vl, 8

Улица была — как буря. Толпы проходили,
Словно их преследовал неотвратимый Рок.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.
Вывески, вертясь, сверкали переменным оком,
С неба, с страшной высоты тридцатых этажей;
В гордый гимн сливались с рокотом колес и скоком
Выкрики газетчиков и щелканье бичей.
Лили свет безжалостный прикованные луны,
Луны, сотворенные владыками естеств.
В этом свете, в этом гуле — души были юны,
Души опьяневших, пьяных городом существ.

II

И внезапно — в эту бурю, в этот адский шепот,
В этот воплотившийся в земные формы бред,
Ворвался, вонзился чуждый, несозвучный топот,
Заглушая гулы, говор, грохоты карет.
Показался с поворота всадник огнеликий,
Конь летел стремительно и стал с огнем в глазах.
В воздухе еще дрожали — отголоски, крики,
Но мгновенье было — трепет, взоры были -страх!
Был у всадника в руках развитый длинный свиток,
Огненные буквы возвещали имя: Смерть...
Полосами яркими, как пряжей пышных ниток,
В высоте над улицей вдруг разгорелась твердь.

III

И в великом ужасе, скрывая лица,— люди
То бессмысленно взывали: «Горе! с нами бог!»,
То, упав на мостовую, бились в общей груде...
Звери морды прятали, в смятенья, между ног.
Только женщина, пришедшая сюда для сбыта
Красоты своей,— в восторге бросилась к коню,
Плача целовала — лошадиные копыта,
Руки простирала к огневеющему дню.
Да еще безумный, убежавший из больницы,
Выскочил, растерзанный, пронзительно крича:
«Люди! Вы ль не узнаете божией десницы!
Сгибнет четверть вас — от мора, глада и меча!»

IV

Но восторг и ужас длились — краткое мгновенье.
Через миг в толпе смятенной не стоял никто:
Набежало с улиц смежных новое движенье,
Было все обычным светом ярко залито.
И никто не мог ответить, в буре многошумной,
Было ль то виденье свыше или сон пустой.
Только женщина из зал веселья да безумный
Все стремили руки за исчезнувшей мечтой.
Но и их решительно людские волны смыли,
Как слова ненужные из позабытых строк.
Мчались омнибусы, кебы и автомобили,
Был неисчерпаем яростный людской поток.

Май, июль и декабрь 1903

Ирина Каренина «Тень рыбака»